Евгений Гавриленков
(Вестник НАУФОР №4-5 2020)

ОГРАНИЧЕННОСТЬ

Похоже, что в начале марта правительства многих стран мира посоветовали гражданам прислушаться к этому совету и вести себя именно так, как предлагал в 1970-м году Иосиф Бродский (правда, по несколько иному поводу). В странах, где такой совет поначалу был дан в мягкой, рекомендательной форме, в дальнейшем неизбежно пришлось ввести строгие меры и жесткие ограничения на передвижение, поскольку в местах, где были совершены ошибки «мягкости», вирус распространялся весьма активно. По прошествии двух месяцев в развитых странах рост числа зараженных продолжался, хотя и более умеренными темпами. В некоторых из них (таких, как Германия или Австрия) уже через месяц с небольшим после введения карантинных мер число «активных случаев» (то есть, «болеющих» с разной степенью тяжести) начало снижаться. В других (Испании, Италии, Франции, например) рост «активных случаев» продолжался.

Общее же число инфицированных, а также количество летальных исходов в крупных европейских странах существенно превысило соответствующие показатели Китая, где на зараженной территории крайне жесткие меры были введены в самом начале — «из комнаты» действительно было нельзя выходить, в прямом смысле этого слова, ни под каким предлогом. В результате, уже через месяц с небольшим в Китае был достигнут потолок по числу зараженных, и с тех пор этот показатель существенно не менялся. В Германии, относительно успешной по части борьбы с вирусом стране, показатели были вдвое выше китайских — как по общему числу инфицированных, так и по летальным исходам. При том, что население Китая в двадцать раз больше.

Эти факты можно трактовать по-разному, но один вывод прямо-таки напрашивается. Заключается он в том, что в сложных условиях мобилизация ресурсов и жесткое регулирование, включая определенные ограничения прав или свобод человека, становятся неизбежными. И где больше осознанного самоограничения, направленного на учет интересов других членов общества, — там меньше необходимость жесткого государственного вмешательства, а значит и «перегибов», а также риска потенциальных злоупотреблений.

Достаточно беспечное отношение как граждан многих стран, так и некоторых правительств к риску заражения (по крайней мере, на начальном этапе пандемии) и нежелание добровольно отказаться от привычного образа жизни стали причиной того, что в западных странах динамика распространения вируса и, соответственно, продолжительность этого процесса намного превысили китайские показатели.

В США, например, за два месяца число инфицированных перевалило за 1 млн человек. В то время как в Китае, месяц с небольшим спустя после введения карантина этот показатель стабилизировался на уровне чуть выше 80 тысяч. Соответственно, на конец апреля более чем десятикратный разрыв между этими двумя странами наблюдался и по количеству летальных исходов. Естественно, что в США (а также и в ряде европейских стран, где число зараженных на начальном этапе росло быстро) с такой нагрузкой не справлялись ни медицинские, ни похоронные службы. Таким образом, получилось так, что система, в которой доминирует административное начало, оказалась в данной ситуации не только более эффективной, но и более гуманной по отношению к своим гражданам, нежели развитая демократическая страна (которую к тому же в условиях прогрессирующего роста имущественного неравенства все сложнее считать таковой). Общее число летальных исходов на конец апреля составило в Китае чуть более 4,6 тысяч, а в США — превысило 60 тысяч.

Следующий вывод, который — рано или поздно — будет сделан обществом и правительствами, состоит в том, что привычный образ жизни, судя по всему, придется менять. Насколько сильно менять, и какими могут быть изменения? Вряд ли сейчас можно говорить об этом в деталях. Не только в силу того, что пока не очень понятно, как будет развиваться ситуация с распространением заболевания (как будут сниматься ограничения, какими темпами, возникнет ли вторая или последующие волны пандемии), но и в силу того, что мнения политиков, которым придется принимать решения, по этому поводу сильно разнятся. Не исключено, что принцип «не выходи из комнаты», который весьма удобен для управления обществом, окажется весьма популярным в ряде стран и получит какое-то развитие. Причем произойдет это на основе самых передовых технологий.

Помимо уже широко распространенных видеокамер, записывающих и контролирующих перемещения граждан (в частности, на предмет наличия соответствующего пропуска-разрешения на перемещение из пункта А в пункт Б в условиях карантина), или привязки специальных кодов, подтверждающих наличие таких разрешений, к разного рода платежным картам, в настоящее время обсуждаются и возможности распознавания лиц для контроля. Кроме того, в условиях чрезвычайных ситуаций достаточно популярной становится идея отслеживания всех контактов каждого человека, который хочет время от времени «выходить из комнаты». Отслеживание этих контактов с помощью смартфонов и мобильных приложений обосновывается тем, что в случае обнаружения инфицированного лица необходимо выявить цепочку тех людей, в непосредственной близости с которыми это лицо находилось — с тем, чтобы предупредить дальнейшее распространение заболевания. Смартфон (специальный браслет, чип) должен постоянно находиться во включенном состоянии. За нарушение — жесткие санкции. Задача эта, безусловно, благородная и за ее решение готовы взяться такие IT-гиганты, как Apple и Google. Если же предположить, что нынешний вирус или последующие его реинкарнации будут появляться сезонно или регулярно, то и такая система отслеживания контактов будет работать без остановки. На самом же деле, если такая система будет создана и внедрена, никто приостанавливать ее действие уже не будет — вне зависимости от того, возникла ли эпидемия (или какая-либо другая чрезвычайная ситуация) или нет. Останется только понять, насколько такая практика, уже частично опробованная в ряде стран, будет соответствовать демократическим традициям и не нарушать соответствующие права человека.

«О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. …»

В отличие от поднятых в предыдущем разделе вопросов относительно возможных общих изменений в жизненном укладе, на которые рано или поздно надо будет давать ответы, в экономической сфере, похоже, настрой на изменения не является доминирующим — по крайней мере, если говорить о развитых странах. Причем, речь идет о настрое не только властных структур, но и многих слоев населения, — особенно тех, которые имеют активы и сбережения, а также тех, кто этими активами управляет.

В этом смысле показательно, как с начала марта начали меняться взгляды на экономику и прогнозы ее развития, которые в это время пересматривались различными глобальными финансовыми структурами и организациями чуть ли ни каждый день. В сторону ухудшения, естественно. При этом, однако, после глубокой коррекции на фондовых рынках в первой декаде марта (если ориентироваться на индекс S&P500, то до уровня, близкого к 2200 против исторического максимума около 3400 в середине февраля), дальнейшее движение фондовых индексов было направлено вверх. К концу апреля S&P500 отыграл примерно половину потерь, достигнув отметки 2900 в конце месяца. Обещания о вливаниях триллионов долларов и евро со стороны денежных и финансовых властей развитых стран вытягивали индексы вверх, причем происходило это на фоне постоянно ухудшавшихся макроэкономических прогнозов и снижавшегося спроса на базовые ресурсы, таких на нефть, например. По ходу этого роста рынки, впечатленные бурным ростом количества зараженных, на протяжении отдельных торговых сессий вновь падали, но очередные обещания финансовой поддержки вновь тянули фондовые индексы вверх. Похоже, что данное пространство действительно заканчивается счетчиком — поскольку мало чем отличается от коридора.

Логика эволюции архитектуры глобальной финансовой системы и ее усложнение в предыдущие десятилетия в итоге привели к тому, что в некоторых странах (таких, как США, например) уже не столько развитие экономики определяет ситуацию на финансовых рынках, сколько динамика фондовых и облигационных рынков определяют возможности развития экономики. Причем во все большей степени. Существуют исследования, которые показывают, что, судя по всему, экономика США в ее современном виде может устойчиво расти только тогда, когда на рынках образуются масштабные пузыри, поскольку ощущение (или иллюзия) наличия значительного объема накопленных активов повышает склонность к потреблению. Потребление же, составляющее более 70% американского ВВП, в значительной мере поддерживается ростом кредитов, залогом для которых являются имеющиеся активы. При этом не столь важно, поддерживают ли эти кредиты потребление непосредственно или косвенно (через инфляцию цен на активы).

Следствием такого типа экономического развития становится искаженная структура спроса и искаженные его масштабы. При этом, в определенном смысле можно говорить о «навязанном» потреблении — навязанном рекламой или своего рода «пропагандой» соответствующего стиля жизни. В свою очередь, это искажение означает избыточное производство, без которого можно было бы обойтись, неэффективность использования ресурсов, нагрузку на экосистему, загрязнение окружающей среды там, где производства сосредоточены, нарушение многих санитарных норм. В прошлые века потребительское отношение к окружающей среде и пренебрежительное отношение к санитарии и гигиене также вызывало эпидемии.

Одним из наиболее свежих наглядных примеров такого избыточно-искаженного производства и потребления является недавно зарегистрированная отрицательная цена на американскую нефть сорта WTI. Случилось это 20 апреля. Поскольку ситуация на рынках и оценки состояния мировой экономики менялись с умопомрачительной быстротой, фьючерсные контракты на нефть, заключенные ранее, оказались для многих трейдеров ошибочными. В условиях снижения спроса на нефть и заполненных до предела нефтехранилищ контракты все равно надо было исполнять. Надо было либо физически забирать нефть, либо перепродавать контракт. Первый вариант был невозможен, поскольку большинство хранилищ было полностью заполнены. Второй же вариант оказался возможным только при отрицательной цене.

Похожая ситуация наблюдалась в апреле и на рынках электроэнергии в некоторых европейских странах. Достаточно солнечная погода и падение спроса на электроэнергию в условиях карантина и экономического спада привело к перепроизводству электроэнергии из возобновляемых источников — в отдельные часы генерирующие компании доплачивали потребителям за то, чтобы предлагаемая электроэнергия от солнечных батарей была забрана из системы.

Таким образом, помимо уже привычных отрицательных доходностей по многим облигациям и даже депозитам, отрицательные цены стали реальностью не только на финансовых рынках, но и на рынках товаров и услуг. Непосредственной причиной этого стал беспрецедентный рост задолженности по всему миру: в первую очередь, это относится к развитым странам, то есть, именно тем, где диспропорции оказались наиболее существенны.

К слову сказать, сама идея добычи сланцевой нефти и газа вряд ли может считаться естественной и небесспорной в том смысле, что в силу относительно высокой себестоимости этот бизнес можно оценивать как успешный только при весьма высоком уровне цен на углеводороды. Как сказано выше, высокий ценовой уровень обеспечивался искусственно разогретым спросом, а сам бизнес поддерживался постоянно растущим уровнем закредитованности, что оказывается возможным лишь на фоне крайне низких процентных ставок. Уместно также напомнить, что говорить о рыночном ценообразовании на нефтяном рынке вряд ли возможно не только в силу существования OPEC или OPEC+, но и в силу того, что значительная часть мировых запасов нефти находится под американскими санкциями — констатируем ли мы это в отношении Ирана или Венесуэлы. И эти санкции до поры до времени также поддерживали приемлемый для сланцевых производителей уровень цен на сырую нефть.

Примеры других искажений спроса и производства можно найти практически во всех сегментах — начиная от растущего производства вооружений до достаточно бессмысленного и нерационального производства все новых моделей бытовой техники, сроки службы которой становятся короче, чем было принято десятилетия назад. В то же время, внушаемые обществу потребительские стандарты побуждают постоянно обновлять технику или парк автомобилей (даже работающие) как можно интенсивнее — в первую очередь, за счет кредитных ресурсов.

Нагрузка же на природу растет.

В итоге получается, что с одной стороны, в развитых странах в предыдущие пару десятилетий потребительский спрос был искусственно раздут относительно дешевыми кредитами, а, с другой стороны, государственный спрос был если и не ограничен, то достаточно искажен. В частности, можно говорить о недостаточной готовности медицины оперативно реагировать на новые вызовы. Наверное, не совсем корректно делегировать функцию борьбы с эпидемиями частной медицине, которая вряд ли имеет возможность содержать в постоянной мобилизационной готовности достаточное количество койко-мест, уровень которых существенно варьируется по странам, а также штат специалистов, которые будут задействованы лишь в чрезвычайной ситуации.

В определенном смысле сложившаяся в развитых странах ситуация отчасти напоминает то, что происходило в конце 1980-х годов в странах социалистического лагеря, — правда, как бы в зеркальном отражении. Экономика как Советского Союза, так и стран Восточной Европы характеризовалась избыточным государственным потреблением, причем также весьма искаженным; а потребление домашних хозяйств составляло сравнительно невысокую долю ВВП, что обусловливало разного рода диспропорции, порождало неэффективность и в целом выглядело нерационально. Так, например, Советский Союз производил в несколько раз больше тракторов по сравнению с США, а производство зерна было раза в два меньше. Экономика же многих развитых стран, как уже сказано выше, деформирована, напротив, в сторону избыточного частного потребления, которое в принципе должно скорректироваться.

Возможно, что эта коррекция и соответствующая ликвидация диспропорций будет достаточно глубокой и более продолжительной, чем ожидали многие инвесторы. Если в марте на рынках доминировали представления о том, что после провального второго квартала во втором полугодии будет быстрый отскок и восстановление, то в апреле прогнозы стали менее радужными. В частности, МВФ в апрельском прогнозе прогнозирует спад мировой экономики в текущем году более чем на 3%. Однако ожидает, что в 2021 году мировая экономика, окрыленная еще большей массой дешевых денег, чем было предоставлено в ходе кризиса десятилетней давности, перейдет к бурному росту (на 5,8%). При этом спад в развитых странах ожидается в 2020 году более глубоким, а восстановление должно оказаться не столь впечатляющим, но все равно внушительным (на 4,5% в странаx G7).

Такое видение в определенном смысле является попыткой экстраполяции китайского сценария (спад и быстрый отскок), который, к тому же, еще пока и не подтвердился: ведь второй квартал еще не закончился. Более того, ориентир на такой сценарий нельзя назвать единственно правильным и возможным подходом, поскольку различия в модели роста китайской экономики и экономик развитых стран весьма существенны. Кроме того, быстрое восстановление роста в 2021 году в развитых странах явно не предполагает никаких качественных изменений в структуре экономического роста, который во многом основывается на дешевых кредитных ресурсах и в определенном смысле может считаться «самоедским», поскольку нагрузка на природу при искаженном и избыточном спросе может только увеличиваться. Не исключено, что этот прогноз на 2021 год не реализуется. МВФ, вопреки традиции, пока не представил никакого прогноза на более отдаленную перспективу.

В связи с этим уместно напомнить, что и после кризиса 2008-2009 годов в структуре экономик развитых стран мало что изменилось. За исключением того, что часть долга частного сектора перекочевала на балансы правительств, которые в текущем году должны взять на себя еще больше обязательств. Поэтому нельзя исключать и более продолжительной рецессии в развитых странах, и более вялого восстановления мировой экономики в 2021 году. Возможно, весьма уместным будет и использование словосочетания «переходный период» в контексте развитых стран.

В связи с этим полезно напомнить: никто пока не гарантировал, что не будет второй или третьей волн пандемии. Нельзя исключать и появления новых вирусов, которые могут быть еще более жизнеспособными и агрессивными. Нельзя также исключать, что загрязнение окружающей среды, злоупотребление генетически модифицированными продуктами, а также прочими продуктами человеческой мысли как раз и является той площадкой, на которой природа отрабатывает средства борьбы с наиболее агрессивным представителем животного мира — человеком, деятельность которого уже привела к исчезновению многих других видов животного мира. Более того, эта агрессивность распространяется не только на представителей других видов, но распространена и внутри вида. Хотя в животном мире найдется не так много примеров того, что представители одного вида уничтожают себе подобных.

Добро и зло в принципе неотделимы друг от друга и призваны сосуществовать. Возможно, появление новых мутаций простейших организмов, губительных для человека, и есть то простое и эффективное средство борьбы природы за свое выживание, которое заставит человечество задуматься о своем месте в мире и о себе самом как носителе добра и зла одновременно. Возможно, что пока более приемлемая пропорция между этими двумя параметрами (данными человеку в ощущениях и мало измеримыми количественно) не будет найдена, «выходить из комнаты» без особой необходимости будет достаточно сложно.